Сиреневый Кристалл - Страница 49

Через полчаса мы добрались до места, обстоятельно описанного в завещании, нашли скалу, прикрытую большим плоским камнем, под которым должна быть лунка, и уже собирались с Юсгором отодвинуть ее, но Мурзаров попросил пока ничего не трогать. Он осмотрел все вокруг и начал нам пространно рассказывать о том, с какой скоростью в этих местах произрастает тропическая растительность. Казалось, он просто решил испытать наше терпение и выдержку. Покончив со своими ботаническими выкладками, профессор Мурзаров заявил:

— Под плитой, возможно, лунку мы обнаружим. Ну а зародыши?.. Зародышей там нет.

— Ханан Борисович, вы что же, пророчествуете?

— Вовсе нет. Я просто внимательно рассмотрел все здесь, прикинул, с какой скоростью прорастает этот, как его называют на Паутоо, наураз. Посмотрите, наураз обвил все вокруг, а у камня он реже, побеги не успели проникнуть в расщелину. Вот я и решил: примерно год назад у тайника кто-то побывал. Двигали этот плоский камень и… Ну что же, давайте все-таки двинем и мы.

Камень мы с трудом столкнули, лунку обнаружили, нашли в ней жестянку из-под леденцов «Бликен и Робинсон». На ней еще виднелась полуистлевшая надпись: «Санктъ-Петербургъ», но зародышей в тайнике не было.

Наш маленький отряд продолжил поход, с тем чтобы побывать на месте гибели отважных русских исследователей. Потратив немало сил на расчистку тропических зарослей, мы наконец отыскали могилы участников трагически закончившейся экспедиции. Нашли большой плоский камень, на котором Борис Шорпачев выбил прощальные слова, немудрящие и очень искренние. Мы сделали все возможное, чтобы могилы не заросли вновь, хотя бы на то время, пока не установят здесь достойный памятник.

Сейчас на месте гибели русской экспедиции стоит обелиск из специальной стали, который уже не покроется зарослями.

Приведя в порядок могилы участников вудрумовской экспедиции, мы устроили привал, расположившись в тени эпифитных папоротников, дававших удобное, хотя и кратковременное, убежище от солнца. Отдыхая, перечитывали те строки дневника Ивана Александровича, в которых он описывал свою последнюю стоянку. Все точно. Вот перед нами скала высотой четыре-пять метров, на которую в ту ночь первым взобрался Николай Николаевич Плотников, а там и развалины храма.

Добрались мы и до него. Не ночью, правда, а днем, но и днем развалины являли собой картину внушительную и немного жутковатую. Во время боев за независимость Паутоо пострадали и эти древние развалины: две бомбы, сброшенные с самолета метрополии, разорвались неподалеку от Верхнего Храма. Остатки колонн, во времена Вудрума окружавшие выложенную плитами площадку с постаментом, теперь валялись бесформенными грудами, обильно заросшими зеленью. Постамент был цел, и на нем все так же горделиво возвышалась «волна». Мы изучили ее с возможной тщательностью, взяли пробы для анализа и исследования в лабораториях университета. Полупрозрачный зеленоватый кусок какой-то не известной никому из нас породы, действительно напоминавший застывшую волну, стоял на высеченном из красноватой лавовой породы постаменте. На самой верхушке стекловидной массы белел вспенившийся гребешок, еще больше усиливая сходство с окаменевшей волной, но ничего похожего на так красочно описанные Иваном Александровичем Сиреневые Кристаллы мы не обнаружили.

10. ЖИВОЕ ВЕЩЕСТВО

Все мне нравилось в тропиках. Люди, города, океан и пальмы. Все было хорошо, кроме… тропической жары. Впрочем, донимала не жара. Средняя наиболее высокая температура в Макими и, например, в Киеве одинакова. Изматывало другое. На Паутоо при необыкновенно насыщенном парами воздухе дышалось тяжело, голова работала плохо, тело было вялым, непослушным. Оживал я только искрящимися росой утрами да в те ночи, когда небо было ясным, горели чужие, но удивительно заманчивые звезды, а с гор тянуло освежающей прохладой. Это были лучшие часы суток, самое подходящее время для работы. Помню: вот в такую, почти приемлемую для жизни ночь, вернее, поздним вечером мы все трудились над составлением нашего первого отчета. Нелегкое это было занятие. Собственно, отчитываться еще было не в чем. Мы, правда, успели уже потратить много времени, извели немало денег и в результате… Да, результаты выражались, как говорят математики, величиной исчезающе малой. Строго говоря, коль скоро ни зародышей, ни Сиреневых Кристаллов нам не удалось найти, дальше оставаться на Паутоо мне и Мурзарову вроде было и ни к чему.

«Подвиг Рокомо» — вот единственное, что в какой-то мере оправдывало наше пребывание в Паутоанском университете, но… в Москве, например, считали (и не без оснований), что исследования метеорита Себарао, имеющего силициевые микровключения, необязательно продолжать на Паутоо, можно их проводить и в отечественных институтах. Теперь все дело было в том, чтобы как можно скорее, пока нас не отозвали, добиться успеха. А успех не приходил. Что только не перепробовали мы в те дни, какие только не подбирали условия, чтобы вызвать к жизни маленькие, неподвижно лежащие в каменном куске существа!

…Ночь. Тишина. В открытые окна врываются неистовые запахи цветов, доносится отдаленный рокот океана, луна заливает неярким, немного тревожным светом лужайку перед зданием нашей лаборатории, стало прохладней, легче дышится, но отдохнуть, насладиться умиротворенной природой нам недосуг. Мы забросили проклятущий отчет и лихорадочно, забыв о времени, о еде, обо всем на свете, делаем еще одну попытку, стараясь оживить микровключения. Испытано, казалось, все, но вот Юсгор в очередной раз предложил внести изменения в условия эксперимента, мы ухватились за его не лишенный остроумия план опыта и уже не отходим от установки.