Сиреневый Кристалл - Страница 40

— Иван Александрович, надо скорее спускаться, — убеждал Шираст. Отбросьте щепетильность, возьмите кристаллы и скорее вниз, пока мы не погибли все.

— На это я не пойду. Ежели проводник прав и всех нас действительно сумели как-то отравить, то бегство уже ни к чему не приведет.

— Совершенно верно, Иван Александрович, — поддержал профессора Плотников. — Пожалуй, и в самом деле уже поздно.

— Что поздно?

— Бежать поздно. Надо дождаться дня. Коль мы уж сумели добраться сюда, надо возможно полнее исследовать феномен. Я уже не смогу, кажется… Боль, понимаете. Боль во всех суставах. Я пойду лягу.

— Николай Николаевич, будем надеяться, что это чрезмерное переутомление. Вы будете здоровы.

— Иван Александрович, я настаиваю на немедленном уходе отсюда, — не сдавался Шираст.

— Как, сейчас, ночью?

— Да.

— Николай Николаевич не сможет идти с нами.

— Идите. Идите без меня. Теперь уж ни к чему…

— Ну нет! Мы не оставим вас. А вы, господин Шираст, как желаете.

— Иван Александрович, да я…

…Ночь подходила к концу. Плотников корчился от боли, не произнося ни звука, то забываясь, то вновь приходя в себя. Вудрум не отходил от него ни на шаг, не в силах ничем помочь его страданиям.

Под утро забывшегося в тяжелом полусне отца разбудил Александр:

— Шираст бежал!

Выйдя из палатки, Вудрум не увидел на биваке ни одного человека. Шираст бежал вместе с напуганными витающей над экспедицией смертью носильщиками и проводником, прихватив с собой запаянную жестянку с драгоценными находками и коробку с Золотой Ладьей.

…Плотникова отец с сыном хоронили молча, понимая, что все кончено, что все теперь дело в том, кто останется последним.

Иван Александрович долго сидел над могилой своего преданного и скромного помощника, не в силах предпринять что-либо, не в состоянии придумать, как же спасти самое дорогое в жизни — сына. Идти вниз? Бесполезно. Если болезнь уже внутри, спасения нет. Как все это произошло? Неужели следили и сумели как-то отравить всех. Всех ли? Мелькнула на миг надежда: а вдруг беда не коснулась Александра?.. Натали, как она была права!.. Очаковский, три паутоанца, теперь вот Николай Николаевич… Он уже не будет ни управляющим симбирским имением, ни этнографом, а сын? Может быть, еще не все потеряно, может быть, яд коснулся не всех… или по крайней мере подействовал не в равной мере на каждого. Надо что-то предпринять, нельзя прекращать борьбу, но как?

— Пойдем, отец. — Александр взял под руку Вудрума, и они вдвоем, помогая друг другу и уже чувствуя, что яд прибирается в суставы, шаг за шагом начали преодолевать крутой спуск. К вечеру они дошли до привала, на котором похоронили Очаковского. Иван Александрович вынул дневник и начал очередные записи. Александр распаковал походную сумку, преодолевая боль открыл консервы и протянул банку отцу:

— Поешь немного. А я пойду… Пойду прилягу.

— Не надо, не ложись!

— Не могу… Прощай. Больше не могу.

Теперь было кончено все. Не надо было преодолевать боль при каждом движении, спускаясь вниз, никуда не надо было стремиться. Нужно только одно — похоронить сына, как-то найти в себе силы предать земле самое дорогое. И силы нашлись. Боль вдруг ушла куда-то. Тело вновь слушалось приказа мозга: «Не оставлять так, прикрыть землей, найти силы, найти, найти!» И тут появилась страшная мысль: а что, если отравление было не таким полным, как у остальных, что, если не придет смерть? Пережить всех? Неужели послано такое, самое страшное испытание?..

…Вудрум сидел над могилой сына обессиленный, безучастный ко всему, без единой мысли в голове, даже не понимая, болит ли тело или нет, когда вдруг услышал шорох в кустах.

Исхудавший, изодранный, еле держащийся на ногах пришел Шорпачев.

Прощаясь с Вудрумами, он задумал перехитрить коварного Шираста. Еще в Макими он знал, к какому месту должна незаметно причалить экспедиция, и отправился туда берегом. Пока группа Вудрума делала огромный крюк по морю, Борис подошел к месту высадки, видел, как подплыли лодки, и с тех пор не упускал из виду исследователей, незаметно пробираясь по их следам через джунгли, пользуясь покинутыми ими привалами, рассчитывая, что друзьям может понадобиться его помощь. Что она понадобится — он не сомневался. Увидев могилу Очаковского, Шорпачев попытался нагнать друзей, не в состоянии дольше таиться от них, предчувствуя беду, но тут ему показалось, будто и за ним кто-то следит. Подумал: а не открыто ли намерение ученых тайно пробраться к развалинам храма, не скрываются ли в зарослях преследователи? Он решил немного вернуться назад, проверить, но прошел сравнительно немного, не рискуя на большое расстояние отрываться от идущей впереди группы, и снова поспешил вслед за экспедицией. Тревога нарастала, да что говорить — попросту становилось страшно, особенно по ночам. И Борис начал пробираться к привалу друзей, как вдруг заметил движение впереди. Он притаился в зелени и вскоре увидел быстро спускающихся паутоанцев носильщиков, среди которых был и Шираст.

Преодолеть скальный подъем Шорпачеву удалось с трудом: сказалось напряжение последних дней, измотали тревоги. Выбиваясь из сил, он спешил к друзьям, но пришел уже поздно. Александр был мертв.

Шорпачев едва узнал Ивана Александровича, поседевшего, осунувшегося, раздавленного непомерным горем. Слов утешения сказано не было. Ни у кого не могло найтись таких слов в те минуты, и Борис просто протянул Вудруму запаянную жестянку.

Да, она не у Шираста. И не пришлось даже отбивать ее у бежавшего в панике ученого. Еще в Макими, запаивая коробку с добытыми находками, Шорпачев запаял их две. Настоящую сохранял сам, уже тогда не доверяя Ширасту, подозревая, что рано или поздно он попытается ее похитить. Так оно и случилось: Шираст, удирая, прихватил жестянку, наполненную ничего не стоящими обломками.